История рода (родословная).

Пришли мы с Верой в совхоз «Красный октябрь», что под Платнировской (ныне 4-е отделение «Элитно семеноводческого Совхоза»).  Разгар пропашных  работ, рабочие нужны, и нас взяли на работу сезонными. А делалось это просто: пришли на наряд к бригадиру. Он сказал: «Вера, иди с бригадой полоть свеклу». А меня определили  наездником на лошади на обработке свеклы. Лошадь тянет за собой однорядный культиватор, за которым идет мужик,   держась за его ручки.

Разместились мы в огромном бараке. Я – в мужском, Вера – в женском. Определили нам по деревянному топчану, на котором матрас, набитый соломой, и подушка, тоже с соломой, и больше ничего. Платили всем поровну - по 1руб. 05 коп., ежедневно выдавая наличными. Ездил кассир в поле и прямо тут же платил. Кормились в столовой 3 раза в день жиденькой похлебкой. Состав рабочих был самый разнообразный. Здесь и батраки, которые раньше работали у кулаков, и крестьяне, которые не хотят идти в колхоз. Есть дети кулаков, которые увильнули от высылки и пришли из других районов, и местные, как мы.

 Рядом с моей койкой спал рабочий, который когда-то работал по найму, в сезон, как он говорил, и у Кибалки Антона (т.е. у отца). Дня через три он начал высказываться, выражая  недовольство своей тогдашней судьбой батрачей и упрекать меня, как будто я виновен в этом. Как же – он раньше работал на кулака, а теперь работает на родную советскую власть! Но ел он там суп лапшу  с курятиной, а здесь овсяную похлебку на воде. Но при этом говорил: «А кулацкие сынки попрятались, притихли, думают, что их не заметят». И т.п.

Я болезненно принял эти упреки, и ночевать пошел в сеновал возле конюшни, зарылся в сено и спал до утра. На рассвете почувствовал теплую, мокрую, вонючую струю, льющуюся на меня. Это мой сосед по койке освобождал свой мочевой пузырь. Я проснулся в испуге, не помню, что сказал. А он нагло смотрит на меня и продолжает разрядку. Когда он ушел, я нашел Веру и говорю: «Нам надо немедленно уходить, нам здесь житья не будет». Рассказал ей о случившемся.

Такой трагедией закончилась моя первая в жизни трудовая неделя на Советскую власть. А за эту неделю мы сдружились со своими ровесниками, товарищами по работе. Я имел своих друзей, а Вера своих подруг,  и чувствовали себя неплохо, были довольны, что мы имеем дело, кой-какой кусок хлеба и крышу над головой. Во всяком случае, немного лучше, чем быть в роли поберушки и жить в неопределенности.

Шел 1930 год. Май. И пошли мы с Верой, куда глаза глядят, в полном смысле этого слова. Вышли на дорогу в направлении Усть-Лабы и пошли. Дошли до речки, уже солнце встало. Снял я свою полотняную рубашку, выкрашенную в зеленый цвет, постирал в речке, обмылся в холодной воде. Сели на берегу, греемся против солнышка и ждем, чтобы рубашка хоть чуть просохла.

Сидим и рассуждаем. Значит, Дуся правильно говорила, что презирают тех, у кого остались кулацкие дети, родителей которых сослали. Опять мы спрашиваем себя: почему такое презрение к нам детям, в чем мы виноваты? Но ответа не находили, и никто нам его не дал.

 Ну, пусть отец, может быть, кому не угодил, кого-то чем обидел. Хотя в это трудно верить, так как отец наш был с добрым характером, старался никого не обижать. Помню, когда нанимал рабочих на сезон прополки, 10-12 человек, всем платил всегда больше, чем другие: Прокопенко, М’охно, Дядык и др. Если они платили 45 копеек в день, то отец – 50, а то и 55. Кормить старались хорошо. Помню, мама вывозила в поле обед: борщ с мясом, свинины жирной со сметаной (в каждую миску с борщом клала ложку сметаны), на второе - каша пшенная, заправлена жареным салом, и по кружке молока. Некоторые говорили: «Вот это обед, не то, что у других!» Вечером всех привозили домой. Ужинали лапшу с курятиной, и в каждую чашку - гамилочку (так мама любила называть кусок курятины).

Во время молодьбы хлебов у молотилок тоже работало 10-12 человек. Кормили хорошо. И часто папа посылал с кем-нибудь в сад натрусить яблок. Приносили ящиками, все они, сколько хотели, домой, в карманы брали, были довольны.

Я часто вспоминаю наш сад, который сажал дедушка Андреян и наш папа, и бабушка Оксана. Сажали они его сами, тогда еще работников не нанимали, и сажали не сразу весь, а постепенно – за два-три года. Это было в 1911-12 годах. В нашу память: в  1926-27-е годы он был большой красивый. Яблоки были следующих сортов: антоновка, пармен зимний золотой, белый налив, шафран, суслепское и другие. Одно дерево было сорт Сары Синап. Груши были два ряда, не помню сорта, так, штук двадцать,  три или четыре сорта.  Но груши не все хорошо плодоносили, очевидно, не удачно подобраны опылители.

Были сливы, в основном - метёлка. Но были и белые, сладкие-сладкие. Абрикосы несколько деревьев, жердёлы, вишни, шелковица, у дома одно дерево большое и раскидистое. Под ним стояла огороженная пасека (столбянки). А шелковиц ягоды были крупные-крупные, я после таких в других садах не встречал.

В  этом саду на площади в две десятины росло порядка 150 корней (деревьев). Сад был обнесен с двух (наветренных) сторон бузиной, неприятный запах которой  отпугивал вредителей,  в то время это было единственное средство борьбы с ними.

В два ряда на весь сад  было посажено 18-20 яблонь Антоновки. Потом шел один ряд груш, два ряда слив, небольшой участок вишень. Далее два ряда яблок сорта «Пармен зимний золотой», одно дерево «Ренет шампанский» и еще один ряд абрикос.

 На зиму сушили яблоки и вишни. Яблок сушили по 6-8 мешков.

И так, вспоминая о доме, нашем саде и детстве, недалекое прошлое, растроганные, мы поднялись и пошли дальше. Подошли к станице Раздольной. Встретился нам добрый человек, посоветовал идти на Усть-Лабу. «А там за Кубанью, - сказал он, - есть совхоз Хатукай. Возможно, вы там и пристроитесь». Так и сделали. В совхозе, а он занимался выращиванием  сорго, овощей и других полевых культур, я стал опять наездником на культиваторе. Вера в бригаде пололщиков полола это сорго. Начали работать мы на центральной усадьбе, что в 10 км от Усть-Лабы. Жили в общежитии. Платили так же ежедневно по 1р. 15к.

Потом, не помню по какой причине, переехали на 3-е отделение, которое находится в 15 км от центральной усадьбы. Это отделение занималось в основном зерновыми культурами, но были и овощи: помидоры, тыква, бахча. Бригадиром был Чернов (из красных партизан), толковый, деловой мужик. Поставил он меня водовозом на одной лошади с бочкой. Управляющим, помню фамилию,  был Сухенко, грузный, высокий и толстый мужик, напоминающий помещика или купца, которых часто рисовали в газетах и журналах. По характеру он был  строгим, требовательным, и себе цену знал. Ездил на тачанке, в которую впрягались пара вороных рысаков. Это были красавчики, которыми я часто любовался. Запрягали их вдвоем, одному не справиться. Между ними к уздечкам прикреплялась каталка, которая их разделяла, что б не дрались. Сбруя на них была очень красивая, тачанка тоже, и Сухенко сам занимал всё ее заднее место. Лошади шли быстро, красиво, любо посмотреть.

Вскоре бригадир, учитывая мою прилежность к работе, перевел меня развозчиком обедов. Пара лошадей, бричка и все кухонные причиндалы. Утром до работы рабочие завтракали в столовой, ужинали тоже в ней. А обеды развозили в поле. В мою обязанность входило наколоть дров перед обедом, нарезать и развесить хлеб строго двести грамм, уложив в ящик 60-70 порций. А потом вместе с поварихой  развозили и раздавали обеды. Повариха наливает борщ и накладывает кашу, а я выдаю кусочки хлеба 200 гр. с довеском. С довесками часто была путаница потому, что в дороге ящик подпрыгивает, и довески перескакивают с одной в другую порцию невпопад

Тут я уже зажил веселее. За ужин и за завтрак я платил, а обедом пользовался бесплатно. Повариха всегда выгадывала две порции себе и мне.