История рода (родословная).

Шел 32-й год. На Кубани голод косил невинных людей безжалостной косой. Некоторые добирались до Грузии и работали у армян и грузин за кусок хлеба. Пошли и мы к одному грузину. Дал нам уалды - маленькие топорики с крючком для вырубки колючих <лионов> и участок,  заросший кустарником и колючками. Обещал  платить по 5 рублей в день. Мы за день набили (без привычки) на ладонях кровяные мозоли. На следующий день он нас прогнал и не заплатил нечего.

Пошли мы к Вере на стройку на кирпичный завод. Получили письмо от Дуси, в котором она пишет, что на Кубани люди от голода мрут как мухи, а от мамы и папы нет писем, и  неизвестно даже живы они или нет.

Собрали мы с Верой немного деньжат, и поехал я на Кубань разыскивать папу, маму и двух младших сестер: Шуру и Марусю. Поехал сразу в Фастовецкую. Казачья станица, утопающая в зелени садов, недавно жившая своей самобытной жизнью в благоденствии и довольстве. Сейчас она на меня произвела потрясающее впечатление. Улицы, по которым в недалеком прошлом ездили подводы, набившие пыльные дороги, теперь заросли бурьянами, в которых мог спрятаться всадник на лошади.

С большим трудом, раздвигая бурьян, я пробирался вдоль пустых домов. Ни человека, ни собаки, ни кошки не встретил. Меня обуял страх и ужас. Мне казалось, что я шел по огромному кладбищу, где только одни кресты смотрели на меня. Тихо и пустынно, страшно и обидно. На душе тяжелым камнем лежал вопрос: что же за ураган или смерч, чума или холера снесли с благодатной кубанской земли всё живое? Бродил я по этой безлюдной пустыне долго. Заходило солнце, приближались сумерки. Страх захватил меня  еще сильнее. Мне казалось, что меня сейчас встретят озверевшие от голода злые зубастые (нет, не волки, не собаки) а опухшие от голода, обезумевшие люди… и растерзают меня на кусочки.

Смотрю, у хаты движется что-то живое. Захожу, а сам дрожу, неуверенно иду на встречу к женщине. Она так была удивлена, что не знала, что сказать. А потом изрекла:

- Откуда ты, сынок, взялся? Ты не ангел, прилетевший с неба, чтоб забрать и мою душу?

- Да, я вот приехал из Кавказа, хочу разыскать моих родителей.

Она выслушала меня и говорит:

- Надвигается ночь, ты уже ничего не найдешь, оставайся у меня, переночуешь, а утром пойдешь в тот конец станицы, там еще уцелела горсточка людей: огородная бригада. Может, у них узнаешь о своих родителях.

Положила она меня на голую лавку, какие бывают почти в каждой деревенской хате, ничего не дала укрыться потому, что сама легла на голую кровать, укрывшись какой-то лохматиной. Я рассказал ей о своих ощущениях-опасениях, идя по станице. Она говорит:

- Страшно сказать, но и такое бывает – ловят детей и … едят.

Лучше б я молчал о своих опасениях, теперь страх навалился на меня еще с большей силой. Лежу и дрожу то ли от холода, то ли от страха. И вспомнилась мне газета, в которой крупным шрифтом озаглавили статью: «Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство». Я в то время не мог сделать анализ событиям и оценку этому вопиющему несправедливому толкованию в газетах. Но в душе закралось неверие в газеты, неверие «великому Сталину».

Как дальше выяснится, не столько саботаж, сколько план индустриализации всей страны съел чуть не весь наш хлеб, а наши идеологи отправили его заграницу на технику, технологию, но кто же будет осуществлять эту индустриализацию, если люди миллионами умрут от голода.

Утром я пошел искать бригаду. Перешел всю станицу пустую и страшную. В овощной бригаде было 10-15 человек, в том числе и Вера – сестра мамы, самая младшая. Рассказала, что её родители, т.е. мои дедушка и бабушка недавно умерли от голода. Утром дедушка, а вечером и бабушка (не выдержав такого горя). «Я их отвезла и похоронила в братской могиле, где хоронили десятками в день», - сообщила мне она.

Вера в обед угостила борщом, сваренным для членов бригады, в котором не было ни скалочки жира, а к нему ни крошки хлеба. Она рассказала, что мама отвела Шуру и Марусю туда, где забирали детей и отправляли в детдом в город Кропоткин. Сказала им: «Идите, детки, может, вас где-нибудь устроят,  а то мы все с голоду помрем».

Я пошел в Тихорецкую. На дорогу Вера подарила мне большой огурец, я его съел, не доходя до станции, и он транзитом прошел через мой организм. На пристаничном базарчике (где было немного людей, торговавших в основном зеленью) я увидел под стойкой опухшую умирающую женщину, мимо которой все проходили равнодушно, не обращая внимания, так как это было «в порядке вещей». В вокзале лежал, упершись в стенку, уже умерший человек. Его взяли за руки и за ноги двое мужчин, поволокли на улицу, кинули в подводу, в которой уже лежало два трупа.

Приехал я Беднягин (совхоз «Кубанец») и встретил папу, который шел к Дусе, отпросился у конвоя на полчаса повидаться с дочкой перед отправкой на Урал. Лицо у него было красное припухшее, а живот неестественно большой. Я без всякого умысла спросил: «Папа, почему у Вас такой большой живот?». Он ответил: «От хорошей сталинской жизни».

Дуся с Ваней уже жили в какой-то хате, видно заброшенной, или оставленной умершей семьей. Она рассказала мне,  что к Заднепровским пришла наша Маруся с вокзала от Тимашёвской, где осталась опухшая, немощная мама. Она не могла идти и рассказала, как найти Дусю, которая должна быть у Заднепровских. Маруся их разыскала. Сказала, что надо маму забрать, а то она скоро умрет на вокзале. Дуся, будучи в то время у Заднепровских, сказала Марусе: «я рано утром пойду на свинарник, покормлю свиней, а ты в 8 часов приходи туда, и мы пойдем за мамой».

 На свинарник подъехала легковая машина с начальником политотдела совхоза, а на ней наша Маруся. «Я припряталась, затаила дыхание, чтобы не выдать себя в том, что это моя семья, а, значит, я дочь кулака, и нас с Ваней могли немедленно отправить на ссылку», - рассказывала Дуся. Маруся тоже, сидя в машине, не признавалась. Когда ее машина подобрала в поле, начальник политотдела спросил: «Девочка, чья ты?», она назвала себя Маруся Кутовая, так как Дуся перед этим строго предупредила: «Не называй никому своей фамилии». Вот так до сих пор моя родная сестра живет под именем Мария Ивановна Кутовая. Но о дальнейшей судьбе Маруси и Шуры будет рассказано позже.

Дуся пошла на вокзал в Тимашёвку, мамы там не оказалось. Она спросила у станционных служителей: «Не видели здесь больную, опухшую женщину?» Ей ответили: «Да, были здесь опухшие и помёршие, и не одна. Всех их выносили в братскую могилу, вон там за вокзалом», - рассказывает Дуся, - «пошла я туда и ужаснулась от увиденного. В большой яме лежала гора: сто, а может, двести опухших, разлагающихся, улепленных мухами трупов людей. Постояла, поплакала у этой ямы. Вот так я «похоронила» маму».

Папу отправили на Урал на лесоразработки. А я уехал на Кавказ продолжать учиться в ФЗУ. Папа мне сказал: «Учись, сынок, прилежно, может, выйдешь в люди, а мы уже пропащие».