История рода (родословная).

У Охтыса с Дунькой было тоже шестеро детей: Родион, Евдокия, Наташка, Сашка, Елизавета, и Степан (хромой).

 В аудио воспоминаниях-интервью 1988 года папа называет следующие имена детей Охтыса: Дашка, Мария, Степан, Родион, <Щевда или Шевдра>, Секлита. (В.К.)

- А когда наши папа с мамой поженились? – спросил я.

- И как? – добавила Вера.

Поженились они в 1908 году. А как? Как все женятся. А было так: дед Андреян часто шабоевал – продавал и покупал скот. И вот как-то раз он в Кореновке  на базаре продает корову, а рядом мужик - тоже продает телку. Ну, разговорились, познакомились. Андреян и говорит: «У меня есть сын, Антон. Уже жениться пора». А тот говорит: «А у меня есть дочка на выданье. Присылай сватов». Через две недели засватали и поженились.

- Так быстро и просто? – спросила Вера.

Ну, не совсем просто. После того как засватали,  ждали два месяца, готовили приданное, проводили разглядины.

Свадьба была небольшая, не шумная. Дарили кто что. Не помню уже. А дед Андреян сказал: «Живите со мной. Всё добро, что у меня - и наше и ваше, ты же один у меня наследник. А если надумаешь отделиться, то подарю пару лошадей, корову и овечек». Так он и сделал,  когда отца вашего отделял в 1922-м году. 

- А, я помню…. И помню, как у нас на второй год овечек 5 штук украли, осталось две, - добавил я.

Жена Антона Кристина была местной, русской. У них в семье было 9 дочерей и ни одного сына. Все трудолюбивые. Сначала семья была бедная. Потом стали жить неплохо. Отец Кристины,  Федор Литвиненко, наемных рабочих не брал, а всем хозяйством управлялся при помощи дочерей. Имел штук 15 лошадей, машин никаких у него не было.

- Бабушка, а что мы будем делать, как на Журавку придем?

- Пойдем к Дусе. Может быть, она вас приютит. Может, в колхозе какое-нибудь для вас дело найдется.

- Ну, что Вы, бабушка! – возразил я. – Разве в колхозе детям кулака дадут работу? Они, эти активисты готовы нас поесть. А за что? Это не активисты, а лодыри. Работать не хотят, а горло драть могут, да наше добро грабить. Ведь мы уехали, нас выгнали, считай, в одних рубашках, а всё добро осталось. Бери – грабь, кто сколько сможет.

- Если мы останемся с Верой у Дуси, а Вы куда пойдете? – спросил я.

- Я пойду в Дядьковскую, там мой самый младший сын Федор живет. Может, у него можно будет прожить, он там в колхозе работает.

Бабушка нам еще рассказывала о своей жизни, да разве все запомнишь…

И так, мы подошли к хутору Журавскому. Солнце садилось над вечер.  Сели мы в кустах и сидели, что б никто не видел, пока стемнеется. Бабушка плакала и приговаривала: «Хутор ты мой родненький, как дорог ты мне, и сады, и хаты и наш дом. Вон стоит и сад, покрывается зеленой листвой. Как больно, жалко было с тобой расставаться, а  сейчас еще больней к тебе приближаться и страшно. Ты тогда был такой хороший и ласковый, добрый, а теперь ощетинился – колючий, як ижак (ёж, укр. – В.К.), аж боязно за тебя взяться».

Вот тут мне захотелось плакать. Слезы сами катятся. Ведь здесь кусочек моего детства. Я помню, как мы строили этот дом, как потом жили дружною, большой семьёй. Как мы с папой летом ездили в поле пахать, сеять, косить сено. Как зимой всей семьёй по вечерам сидели, и, кто вязал, кто шил, отец сбрую ремонтировал. Как мы тихонько подпевали маме песни, которые она начинала: «Куда, куда тропинка милая…». А потом: «Дивка в синях стоялá, на казака моргала…».

И так эти воспоминания сладко таяли в груди и наводили грусть потому, что мы к этому, когда-то родному, дому подбираемся крадучись, оглядываясь, как воры. Как обидно и жалко, и слезы сами валят ручьем из глаз.

Подошли мы со стороны сада, в котором росли еще небольшие деревья вишни, слив, яблонь.  Сад окаймлен рядом акаций. По-над окном в спальню рос ряд смородины, я из-за ее кустов подошел к окну и постучал тихонько дрожащей рукой. 

На наш зов вышла Дуся (в то время ей был 21 год – В.К.). Завела в дом. Здесь и плач и рёв. Слезы радости встречи и слезы обиды и гнева и ненависти. Всё смешалось в наших плачущих телах, в наших душах. Как можно поковеркать души людей,  ни в чём не повинных! Заплевать, затоптать и ноги вытереть. А за что, за какую такую провинность?

Долго мы рассказывали друг другу обстановку, судьбу дела. Дуся налила нам в чашку молока (у них еще была корова), накрошила хлеба. Мы наелись досыта. Дуся и говорит: «Вам у меня оставаться нельзя. Такое гонение, такие упреки, говорят: «Кулаков выслали, а их дети остались. Ивана (муж Дуси) подкулачником называют. А то не сегодня-завтра выселят. Пойдите вы в Кореновку. А за Кореновкой есть совхоз «Красный октябрь»  - под Платнировкой, может быть, вы там устроитесь на работу».

В ту пору мне было 13 лет, а Вере - 15. «Рабочие». Кому нужны такие «рабочие»? И вот мы, не дожидаясь утра, глубокой ночью пошли в Кореновку. И так начинается новая глава в моей жизни.